Если где-то напутала - поправьте. Никогда не была в Париже и никогда не общалась с неграми.
События происходили в начале девяностых.
Назовем мою приятельницу (надо же дать её какое-нибудь имя для удобства) Анной.
Девица едва достигла двадцати двух лет, когда перестройка начала старательно разжигать алчность в наших гражданах, и они кинулись в подножный бизнес. То есть в тот бизнес, который лежал под ногами.
Аня - дочь очень известного директора очень процветавшего завода. Некогда. Некогда процветавшего. Именно в тот момент, как какая-то сука приказала всем директорам фабрик и заводов не платить зарплату наемным работникам - а наемными работниками в Советском Союзе были все, даже директора - с отцом Анны случился инфаркт, и он умер. Не выдержал человек звериных законов криминального бизнеса.
Семью кормить стало некому. Мать отродясь не работала, кроме как и по хозяйству – домашнему. Анне, только что окончившей университет, работы тоже нигде не нашлось.
Квартира в самом центре города, в которой жили Аня с родителями, лишь условно называлась квартирой. Это была студия, сравнимая с футбольным полем. Она занимала целый этаж старого дома еще досталинской эпохи, с высоченными потолками, огромными окнами и парочкой балконов размером с террасу, на которых могли бы свободно разместиться два Сан-Марино. Эти площади надо было оплачивать, не говоря о желании поесть хотя бы раз в день.
И стала Аня торговать трусами. Женскими. Не буду врать, не знаю, где она взяла деньги на оптовую закупку трусов, но знаю, что торговать ими ездила в Польшу.
читать дальше
Челночила Аня то удачно, то не очень.
Однажды приехала злая, раздувая ноздри - поляки ограбили прямо среди бела дня. Сразу за ней в трамвай вошли два здоровенных парня. Один прижал её в углу задней площадки и держал руки, а другой, шаря по телу, достал из нагрудного дамского сейфа свернутые трубочкой деньги. Одним движением отстегнул с талии кожаную байдару, набитую мелкими купюрами, бережно собранными Аней для сдачи.
Трамвай был полон людьми. Аня кричала - рот ей никто даже не пытался закрыть - звала на помощь, взывала к жалости и состраданию, просила вызвать полицию, остановить трамвай. Когда поняла, что никто и ухом не ведет, то стала ругаться, переходя от литературных русских ругательств к обсценной лексике. По тому, как хмурились женщины и скабрезно лыбились мужчины, поляки прекрасно поняли обличения, которые обрушила на них Аня.
- Ну, слава Богу, а то я подумала, что трамвай набит слепо-глухо-немыми польскими инвалидами.
Как-то раз челночники должны были ночью перебегать с одного поезда на другой по железнодорожным путям, чтобы не опоздать. Аня бежала в толпе таких же бедолаг со своим партнером по бизнесу, держа огромную пластиковую сумку за одну ручку, а партнер за другую. Вдруг партнер спотыкается, падает и в падении тащит за собой Аню, вцепившуюся мертвой хваткой в свои дорогие трусы. В это время по колее шел маневровый, а потому неожиданный, локомотив, и партнер не успел встать и перешагнуть через рельс... в руках Ани только ручка от сумки и осталась. Трусы белыми чайками разлетелись в ночи по железнодорожному узлу, сопровождая отлетевшую душу незадачливого бизнесмена. Когда она рассказывала о гибели парня, то вся дрожала, и я впервые видела её слезы - все свои невзгоды, потери и крах бизнеса Аня встречала дикой злобой и никогда не плакала. Кремень, а не женщина.
После одной очень неудачной поездки Аня сидела возле телевизора и смотрела в него отсутствующим взглядом. Там была какая-то викторина, в то время центральные каналы к любили потчевать своих зрителей викторинами и конкурсами. Аня знала ответы на все вопросы и написала об этом на телевидение. Она ни на что не надеялась, хотела скоротать время и дать выход своей кипучей энергии.
Правду говорят - сучи лапками, лягушка, сбивай масло, будет, на чем передохнуть, когда выбьешься из сил.
Центральный канал прислал Ане приглашение на телешоу, где ей в качестве награды за отгаданную викторину вручили путевку на двоих на пару дней в Париж. Радости было на всю оптовую партию трусов!
Сначала она хотела продать кому-нибудь путевку, чтобы компенсировать потери от последней неудачной поездки. Но, оказывается, виза была уже готова и только на фамилию Ани. Время оставалось только на то, чтобы оформить визу на второго человека. После гибели партнера, который, как оказалось, был не только партнером по бизнесу, но и по койке, у Ани не было никакой новой привязанности. Она решила взять с собой в Париж нежно любимую маму, которая никогда не была за границей.
Перед поездкой предстояло решить проблему с собакой.
После смерти отца Ани семейную стаю возглавил самец бассет-хаунда. Так у существ мужского пола заведено. Настоящее исчадие! Длинноухий тиран, чтобы добиться своего, грыз ножки обеденного антикварного стола в стиле ампир, или скреб своими кривыми лапами драгоценную паркетную мозаику. Но больше всего он любил таскать за собой на поводке кабинетную швейную машинку, к которой его привязывали. Машинка билась обо всю дорогую мебель, страдала, но поделать с этим ничего не могла. Силы были неравными. Привязывать мерзавца к чугунной батарее отопления уже не пытались после того, как он её однажды сорвал и залил кипятком всю квартиру и соседей снизу, лишив весь подъезд живительного тепла. При этом жалобно плакал, жалуясь на ошпаренные лапы.
Склочный характер бассет-хаунда со сложным иностранным именем, присвоенным клубными фантазерами, знали все в городе. Связываться с ним не хотел никто, даже заводчики, которые хоть и стремились продолжить элитную линию, не желали получать щенков с исходно вредным характером. Не говоря о собачьих приютах:
- Он же все решетки разгрызет, все клетки сломает, все вольеры лишит оград – нет.
Две женщины и швейная машинка не могли противостоять могучему диктатору. Без мужской руки он совсем потерял страх. Семья поняла, что от собаки надо избавляться. Аня нашла выход. В одной из самых желтых газет Украины "Симон", где помещали объявления сводники и проститутки, она сообщила о необходимости продать элитного бассет-хаунда с родословной, вдвое длиннее родословной Виндзоров. И если бы не трагические обстоятельства, то никогда она не смогла бы расстаться с таким прекрасным, умным, вежливым, послушным, вышколенным другом, каким является её пёсик. Результат превзошел самые смелые ожидания. В Харьков прилетел личный самолет некоего одесского нувориша, чтобы забрать принца крови из варварских лап.
Цена в несколько тысяч баксов за такое экзотическое добро показалась одесситу плевой, и он отслюнил их после проверки документов на собаку. Аня, боясь преждевременного бунта бассет-хаунда, не захотела передавать поводок охраннику, а препроводила дорогого друга до взлетной полосы, и ввела его в самолет. После чего опрометью бросилась наутек.
Уже находясь в троллейбусе, который увозил её из аэропорта, она услышала возмущенный рёв коротышки.
- Только бы он не прогрыз дыру в самолете, а то ведь не взлетит! Новый хозяин знает, где я живу! Господи, сделай так, чтобы он ко мне не вернулся! - молилась Аня только ей ведомым богам. Видимо в тот час небесные врата были открыты и заведующий собачьими судьбами услышал Анины молитвы. Бассет-хаунд улетел в Одессу безвозвратно.
Так Аня с мамой, Верой Игнатьевной, оказались в Париже, да еще не с пустыми руками. Собачьи деньги приятно оттягивали банковскую карточку, которая для наших была еще внове.
Два дня прогулок по Парижу, шопингов, и восхищений парижской осенью пролетели незаметно. Университетского знания английского языка, усовершенствованного бизнес путешествиями, Ане вполне хватало для общения в магазинах.
Париж Парижем, но пора было возвращаться в Харьков к трусам и Польше. Но возвращаться не хотелось.
Очень не хотелось после беззаботных сорока восьми часов счастья впрягаться в унизительную гонку на стылых путях.
И Аня уговорила маму остаться в Париже до тех пор, пока деньги не кончатся. А потом пусть их депортируют бесплатно домой.
Битая-перебитая в своем бизнеса Аня никак не могла понять, почему её тихая мама долго не соглашалась нарушить закон чужой страны.
Аня пожимала плечами:
- Ну и пусть мы никогда больше не сможем приехать в Париж из-за нарушения визового режима. Мы и без нарушения никогда более в него не приедем - ни денег, ни других возможностей для этого больше нет. Зато у нас на карточке еще достаточно средств, чтобы снять номер в гостинице и пожить в свое удовольствие, пока деньги не кончатся.
Вера Игнатьевна согласилась в последний момент. Еще бы чуть-чуть и женщины сели в поезд, идущий в Москву, а потом домой.
Но они помахали хвосту поезда с платформы и вернулись в здание Восточного вокзала.
Оставив уставшую маму возле туалета, Аня пошла искать банкомат. И вдруг поняла, что совершенно не помнит заветные четыре цифры. Похолодев, она стала судорожно рыться в сумочке, в надежде найти записанный где-нибудь код, как неожиданно её рука провалилась в длинную узкую дыру.
Портмоне с банковской картой и остатками денег исчезло вместе с девственностью сумочки.
Хорошо, что загранпаспорт остался в отдельном кармашке, закрытом на молнию.
Аня стояла посреди огромного вокзального зала и понимала, что не знает, что дальше делать.
В банк идти нет смысла - карты нет.
Права находиться в Париже у них тоже нет.
Не говоря уже о том, что денег след простыл.
И самое главное, очень-очень не хотелось уезжать из Парижа.
Она еще походила по залу, не зная, как объясняться с матерью. Правду говорить не собиралась.
Наконец, после нескольких кругов Аня оказалась возле туалета и сообщила маме, что на вокзале нет банкомата. Сейчас они возьмут вещи и поедут к ближайшему отделению банка.
Аня не боялась опростоволоситься - сумерки сгущались, время шло к закрытию всех учреждений. Завтра суббота, потом воскресенье - банки не работают.
Зато они проведут еще пару дней в Париже. О том, что им будет голодно и бессонно девчонка не думала, как не думала и о страданиях матери.
Ночное гуляние, сидение, болтовня под парижскими фонарями была столь же утомительна, как и под харьковскими.
Уже в субботу вечером Вера Игнатьевна взмолилась. Она хотела вернуться на вокзал и там найти возможность отдохнуть. Поближе к дому.
Чертыхаясь, неутомимая Аня повела мать к вокзалу и оставила её на лавочке с вещами, а сама опять пошла мерить шагами мостовые города.
Нагулявшись, Аня вернулась к маминой скамье, но её там не оказалось. Аня оббегала всю округу, но мать пропала.
Начала расспрашивать тех, кто явно никуда не ехал и никого не провожал - клошаров, которых она определяла безошибочным чутьем.
Она как-то призналась, что нюхом чует, у кого есть деньги, а кто только делает вид, что их имеет.
Один из клошаров указал на большую коробку и сказал, что маленькая белая старушка ушла с черным в его отель.
Аня кинулась к коробке, пнула её и остолбенела. Коробка открылась, в ней сидела её мама, а рядом, положив голову на её колени, лежал молодой негр с надкусанным пирожком в руках. Он спал.
Вера Игнатьевна улыбалась.
Аню будто ножом в живот ударила эта кроткая улыбка:
- Моя мама в коробке?! Что же я натворила!
Аня стояла и молчала, не в силах пошевелиться.
Вера Игнатьевна жестом пригласила дочь присесть рядом.
Оказалось, что после того, как Аня ушла, мать достала из сумки пирожок. Она его понюхала, втягивая сладковатый дух родного хлеба, и принялась есть.
К ней подсел черный выходец Страсбургского бульвара.
И проглотил голодную слюну.
Вера Игнатьевна тут же достала еще один пирожок и протянула его негру. Потом еще один, и еще...
- Ешь, ешь, касатик, - приговаривала мама, - у меня осталось много пирожков. Я их напекла еще в Харькове, в дорогу. Да только их в дороге никто есть не стал - всё какие-то чипсы, да гамбургеры ели. Говно, прости, Господи! А пирожочки у меня хорошие, сдобные, начинка разная: капустка, картошечка, яблочки, яичко с рисом и луком. Всё сама готовила, свежее, за два-три дня не успеет испортиться. Ешь. Голодный, видать, парнишечка.
Неизвестно, что из сказанного понял молодой бродяга, но он не был лишен чувства благодарности, и пригласил чужую добрую маму к себе домой - в коробку то ли от холодильника, то ли от кондиционера.
Совершенно неясно, как они общались - Вера Игнатьевна не владели ни одним языком, кроме русского, а негр явно никогда не бывал в России. Но они понимали друг друга.
Мама поведала Ане, что её новый друг посоветовал обратиться к первому же полицейскому, чтобы он помог им попасть домой.
Негр также объяснил старушке, что банкоматы есть везде, и они работают круглосуточно.
Аня со вздохом призналась матери, что да, карты нет. Но зато остался паспорт.
Потом она, ворча, что в коробочном отеле могут быть вши и блохи, собрала вещи и повела маму к маячившему в поле зрения полицейскому.
Когда Вера Игнатьевна хотела отдать оставшиеся пирожки проснувшемуся негру, Аня выхватила их и стала набивать рот.
Возвращение было делом неприятным и неинтересным. Во всяком случае, Аня никогда ничего об этом не рассказывала. Да что там рассказывать? Запихали их в транспортный самолет без сидений и вышвырнули в Борисполе.
Женщины была несказанно рады вернуться домой.
После парижских скитаний и отчаяния, страха за мать, и перелета через всю Европу на каких-то мешках, Аня, оказавшись в родных стенах, бухнулась на кровать и проспала более полутора суток.
Через пару лет после Парижа у меня в гостях Аня познакомилась с парнем, который был университетским другом моим и моего мужа, и вышла за него замуж. Родила троих детей. Что не помешало её деловой активности уже на Родине - что-то связанное с нотариальными переводами с одного языка на другой. И обратно.
Правда, бизнес на торговле трусами прогорел - наверно польки больше не нуждаются в трусах.
Говорят, есть такие учреждения в Европе, где женщины ходят совершенно без одежды.
Вера Игнатьевна жива до сих пор, внуки в бабушке души не чают. А она в них.
Аня объездила с мужем и детьми весь мир, но она почему-то избегает Парижа.
Видимо, пирожков переела.
2009